Зарождение фантастического связывают с противостоянием мифологического и реалистического мировосприятий, развитие фантастики как жанра, как полагают ее исследователи, обусловлено столкновением обрядовости и художественного вымысла. «Понятия выветривали из мифа его конкретные и прямые смыслы. Это и закладывало основу фольклору, который тщательно воспроизводил все наследие мифологии, понятое, однако, реалистическим мировосприятием. На этой почве одно застывало в виде традиционной формы, другое становилось фантастичным, третье преобразовывалось» [Фрейденберг 1998: 17]. Мировоззренческий кризис, который когда-то привел к расщеплению мифа на реальное и вымышленное, лежит и в основе возрождения фантастического в современной литературе. Двадцатый век вызывает к жизни фантастические романы самых различных видов – психологический, философский, романтический, мистический и другие. На рубеже XX–XXI вв. творческий потенциал фантастики наследует и развивает литература фэнтези.
Моделирование мира, характерное для художественной литературы, fiction, литература фэнтези превращает в "моделирование SW", второго или вторичного мира. В рамках фэнтези выстраиваются две базовые модели – модель фэнтези будущего и модель фэнтези прошлого, причем временной вектор становится фактором, определяющим его жанровую дифференциацию. Фэнтези – это вымышленный мир, который строится как возможное продолжение настоящего или как альтернативное прошлое. Типологические черты фэнтези прошлого (темного, сказочно-средневекового): обращенность в прошлое, построение вторичного мира (SW) как аналога эпохи, предшествующей появлению огнестрельного оружия, воссоздание естественного человека допороховой эры.
Для сказочно-средневековой фантастики (темного фэнтези) характерен тот же мирообразовательный потенциал, что и для фэнтези в целом. Например, известный цикл романов американского писателя и сценариста Джорджа Мартина «Песнь Льда и Огня» отдаленно напоминает искушенному читателю (знатоку и истории, и литературы) Войну Роз: «это исторический эпос с массой параллельных сюжетов, выдуманный мир эпохи европейского средневековья допороховой эры, но с восточными вкраплениями, литературными арабесками. Вариант альтернативной истории Арнольда Тойнби». Понятие сказочно-средневековой фантастики обязано своим появлением произведениям Роберта Говарда («Конан»), Клайва Льюиса («Хроники Нарнии»), Джона Толкина, Джорджа Мартина, автора цикла романов «Песнь Льда и Огня». Ими возведены строительные леса SW, сформулированы основные законы мирозданья-2 и разработаны каноны темного фэнтези. Художественный мир темного фэнтези или намеренно строится писателем как мир средневековья или опознается читателем как мир прошлого по определенным деталям: «Гостей провели по прихожей, где мозаика из цветного стекла изображала гибель Валирии. В черных железных фонарях, развешанных на стене, горело масло. Под аркой из переплетенных каменных листьев евнух воспевал их приход. – Визерис из дома Таргариенов, третий носитель своего имени, – провозгласил он тонким и сладким голосом, – король андалов, ройнаров и Первых Людей, владыка Семи Королевств и Хранитель Областей» [Мартин 2001 : 10]. В героях «фэнтези прошлого» угадываются черты средневекового паломника или воина: «Миновало пятнадцать лет с той поры, как они выехали, чтобы отвоевать престол, и тогда владыка Штормового Предела был чисто выбрит, светлоглаз и мускулист, как девичья мечта. Шести с половиной футов ростом он и так возвышался над окружающими, но, надевая броню и великий рогатый шлем своего дома, становился истинным гигантом» [Мартин 2001 :11]. Однако не следует забывать, что в этих персонажах воплощены не столько черты человека средних веков, сколько черты героя средневековой литературы – мифологизированного средневекового героя.
Одной из первых работ, раскрывающих каноны и схемы, по которым строятся романы и повести темного фэнтези, стала статья Алексея Караваева "Fantasy: каноны и атрибуты".
Канон N 1. Физический мир. Вся безграничность возможностей исчерпывается левитацией предметов тяжелее воздуха без механических движителей. Левитация – фант. пребывание какого-либо существа в воздухе, парение без опоры над землёй, осуществляемое без совершения работы, без затраты энергии.
Канон N 2 – Second World. Вторичный мир получает от f-творца свою историю, мифологию, язык, социальное устройство и т.д., и т.п.
Канон N 3. Действие. (Деяния Богов и Героев) F-действие – это всегда героическое повествование. "И вечный бой". Абсолютно все: любовь, карьера, взросление, ненависть – решается посредством боевых действий.
Канон N 4. Магия (в широком смысле). Это индикатор жанра. Все, что удовлетворяет N 4 -- фэнтези, и наоборот. Каноны сформулированы и точно, и полно, практически исчерпывающе. Однако некоторые выводы и комментарии к ним отличаются категоричностью. Впрочем, категоричность утверждений сглаживает или опровергает время.
Автор пишет далее, что многолетняя разработка f-творцами этих канонов породила целый ряд вторичных структур – атрибутов. Перечислив атрибуты (меч, ментальность средневековья, дракон, странствие, карта, маленький народец), Караваев в их обязательности видит опасность для жанра, оценивает регламентацию канонов и атрибутов как сдерживающий фактор: «Призванные изначально для усиления воздействия на читателя, для реализации замысла, в конце концов атрибуты из кирпичей превратились в несущие сваи и балки, беспримерно зажав f-повествование». Отрицательной является и авторская оценка первого и третьего канонов: по мнению А. Караваева «N1 и 3 навязаны жанру огромной толпой замшелых традиций и группой Великих Авторитетов. Тем хуже для жанра, полагает А. Караваев. И эта оценка столь же субъективна и также может вызвать возражения. Действительно, ряд авторов отмечает как необходимую связь SW, второго или вторичного мира, с человеческой историей, а также неизбежную литературную преемственность, в частности, связь темного фэнтези с фантастической литературой средневековья.
Статья А. Караваева была написана, и, соответственно, набор канонов был сформулирован, до завершения образцового фэнтези Джорджа Мартина «Песнь льда и пламени», превращающего литературу «фэнтези прошлого» в наиболее востребованную разновидность современной фантастики. Эпос корректирует не столько перечень канонов, сколько оценки перспектив развития жанра. Оценивая общепризнанный шедевр J.R.R. «Властелин колец», А. Караваев писал: «На мой взгляд, "средневековая" фэнтези умерла с появлением Властелина Колец. J.R.R. выработал жилу до подстилающей породы. Вторичный мир там колоссален. После этой эпопеи антуражная фэнтези (где основное воздействие на читателя производит этот самый SW) безнадежно мертва (показательно, что время корректирует даже гр. род слова «фэнтези»).
Появление цикла романов Дж. Мартина «Песнь льда и пламени» не только опровергает предположение об исчерпанности жанра, оно стало рождением альтернативы сказочно-средневековому фэнтези. При этом две модели, модель сказочно-средневекового фэнтези и модель темного фэнтези, различает уже не временной, а мировоззренческий вектор. Они сосуществуют, как два полюса, с контрастными мировоззренческими основами, которые, в свою очередь, диктуют свои правила игры. «F-мир J.R.R. так безнадежно хорош…» – в большей степени относится к «Игре престолов», с акцентом на безнадежность. Хотя поджанры фэнтези сохраняют общие внешние признаки, после появления романов Дж. Мартина водораздел между сказочно-средневековым и темным фэнтези неизбежен по ряду оснований. В частности, фэнтези часто называют литературой эскапизма. Относя темное фэнтези к литературе бегства, обычно ссылаются на Идею побега у Джона Толкина. Идеей эскапизма взращен и феномен литературы катастроф, «пропаданческой литературы», но в отличие от произведений, в которых неверие в будущее сочетается с неверием человека в собственные силы, темное фэнтези занято поисками некогда целостного мира и естественного человека. Иногда этот поиск дает неожиданные результаты – например, приводит в страну хоббитов. Именно там обитает неоцененный американским кинематографом целостный человек – хоббит Сэм Скромби. Парадокс Сэма, стоящего перед нравственным выбором – спасти человечество или остаться с мертвым, как ему казалось тогда, Фродо Бэггинсом, – вершина романа «Властелин колец».Выбирая друга, Сэмуайз Гэмджи (Сэммиум Скромби) спасает Средиземье. Кстати, название мира хоббитов, людей и эльфов – Средиземье, как и земель в романах Дж. Мартина, неслучайно созвучно с именем Средневековье.
Юрий Борев в терминологическом словаре “Эстетика. Теория литературы” (М., 2003) определяет эскапистскую литературу как “художественные произведения, ориентированные по показ иллюзорной художественной реальности, способной увести человека от трудной, суетной жизни, из современного мира несбывшихся надежд и конфликтов в мир грез и душевного спокойствия”. Дж. Р. Р. Толкин выделял такие основные функции волшебной сказки (фэнтези), как восстановление душевного равновесия и эскапизм, отмечая положительные стороны сказочного бегства от действительности: «Утешение в волшебных сказках, радость от счастливого конца… эта радость, которую волшебные сказки исключительно хорошо вызывают, не является по существу ни “эскапистской”, ни “радостью беглеца”. В обстановке сказки – или иного мира – это неожиданный и чудесный дар, на его повторение никогда нельзя рассчитывать. Им не отрицается возможность ДискатАрсиса – горя и неудачи; такая возможность необходима для радости при разрешении событий; им отрицается (при множестве свидетелей, если позволите) всеобщее окончательное поражение. В таком смысле это утешение евангелическое, дающее мимолетный проблеск радости за пределами нашего мира... [Толкин 1992 : 3]. И в этом высказывании Толкина также проступает водораздел между сказочно-средневековым миром эльфов и хоббитов и темным фэнтези Дж. Мартина, в котором ДискатАрсис обретает злую волю, не обещая чудесного спасения и не оставляя надежды на него: Зима близко.
2. Сложные отношения реального и фантастического – еще одна типологическая черта сказочно-средневековой фантастики. У художественной литературы на протяжении всей ее истории были неоднозначные отношения с реальностью: от стремления быть отражением жизни до отказа от всякой связи с ней. Если основу художественного составляет вымысел, то фэнтези как жанр – это воплощение художественности. И тем не менее реальность и здесь остается необходимой основой фантастического. Поисками реальных основ фэнтези заняты литературоведы и критики, читатели книг и зрители экранизаций. Преподаватель из Оксфорда и исследовательница Средневековой литературы Кэролайн Ларрингтон в статье для The Conversation, подчеркивает сходство между обычаями и бытом выдуманных дотракийцев и реальных монголов: метафоричность речи, аскетизм, походная жизнь, любовь к лошадям, воинственность и так далее. Помимо этого Ларрингтон отмечает в сюжете сериала «Игра престолов» аллюзии на исторические факты из жизни монголов. Так, по её мнению, мать Чингисхана стала прообразом участниц Дош Кхалина (совета овдовевших кхалиси). «В «Сокровенном сказании», собственной хронике монголов, упоминается драматическое сказание о жизни Чингисхана, рассказывается о могущественной матери Чингисхана. Она, возможно, и послужила прообразом Дош Кхалина, который правит в Ваэс Дотраке (священном городе дотракийцев)», – пишет в статье исследователь. В связи с этим автор статьи приходит к выводу, что, подобно матери Чингисхана, одной из героинь сериала, Дейнерис, удастся объединить вокруг себя кхаласар и с его помощью укрепить свои позиции в Миэрине. Правда, проводя параллели, исследовательница не учитывает географических реалий. А география, по убеждению этнографов, диктует быт, рождает культуру. Скорее, степи дотракийцев по климатическим и географическим признакам смахивают на степь Гоголя: в Монголии не было моря травы, это в гоголевской степи трава по пояс, и всадник скачет, не оставляя следов. Наблюдения Ларрингтон, как и ее оппонентов, – это лишь один из ответов на вопрос, на чем основана мифология «Игры престолов». Несомненна ее связь со среднеевропейской мифологией и европейским средневековьем, несомненны и их отличия. Если считать, что пороховая эпоха началась в 15 веке, а это уже время возрождения гуманистических идей, то хотя бы какие-то из них должны были отражаться в цикле. Но в эпосе нет даже слабых аллюзий на античность и нет никаких предвестий грядущей эпохи гуманизма.
В целом же вымышленный мир фэнтези строится на реальной основе, делающей его правдоподобным и, возможно, именно потому приемлемым для читателя. Фантастическое не просто пересекается с реальностью, оно во многом является ее преломлением. Так, в романе Дяченко «Варан» изображено социальное расслоение мира, метафорическое «верх и низ общества» представлено буквально: главный герой романа живет на морском побережье, в краю, называемом Кривой Клык. Мир Варана разделен облаками на два уровня: на верхнем уровне живет элита, именуемая горни. Обитатели нижнего мира – поддонки – живут крестьянско-рыбацкой общиной, поставляют горни воду и рыбу, а в сезон зарабатывают на отдыхающих. В курортный сезон Поддонье затопляется, а его жители в плавучем ковчеге поднимаются наверх: «Туман расступился, и, когда он расступился совсем, – поселка уже не было и не было туч. Перед ошалевшими, жмурящими глаза поддонками открывалось море – синее, а не серое, небо – синее, а не серое, белая скала в пятнах первой зелени – мир горни, превратившийся в остров теперь уже среди воды, а не облаков, удивленно глядящий в собственное неузнаваемое отражение» [Дяченко 2004 : 30].
Феномен темного фэнтези безусловно связан с европейской культурной традицией – а именно с ее поисками «естественного человека», и поисками его не в современности, а в далеком прошлом. Но почему, обращая взор в прошлое, литератор останавливает его именно на эпохе средневековья? И почему фэнтези становится возрожденным средневековым мифом? Возможно, в первую очередь потому, что в средневековом литературном мифе следует искать его истоки. Исследователи единодушны в том, что у истоков жанра фэнтези находится античная и средневековая мифология. Что же касается восточно-славянской литературы, то она, на наш взгляд, как правило, питается не античным, а христианским мифом. В частности, античный миф о Филемоне и Бавкиде бытует в народе как история Христа и приютившего его бедняка (в варианте легенды – история о приютившей Христа женщине). Ликийский миф о Юпитере и Меркурии, приходивших к людям под видом нищих, чтобы испытать их веру, благодаря Овидию Назону входит в энциклопедию европейской культуры, однако «Метаморфозы» Овидия были и остаются известными лишь образованному меньшинству, тогда как библейская легенда о Христе, запечатлевшем свой лик на рушнике, живет в устных преданиях. В романе Дяченко «Варан» идея неузнавания и чудесного прозрения отражена в истории главного героя, который приходит в дома как простой печник, еще не ведая своей Божественной Искры. В «сказочно-средневековом фэнтези» М. и С. Дяченко вторичное наименование жанра – литература бегства – наполняется особым содержанием, когда его персонаж отправляется на поиски своего предназначения. Герой «сказочно-средневекового фэнтези», «фэнтези бегства» слышит тревожный зов – зов судьбы – и бежит навстречу неведомому. В целом же источники жанра фантастического – античный и средневековый миф, а истоки поджанра фэнтези, получившего название сказочно-средневековой фантастики, – мир средневековых легенд и преданий. В Средневековье, которое, как считается, противилось фантастическому, происходит становление новых разновидностей жанра, в частности, развивается (под)жанр видений, тяга к чудесному формирует (под)жанр откровений. Новым источником фантастического, наряду с кельтским эпосом, становится апокрифическая литература. Жанры фантастического путешествия и утопии – наследие античности – приобретают в Средневековье христианскую этическую направленность.
«Фэнтези прошлого» двояко связано со средневековьем – там истоки фантастики и там благодатное поле для воплощения современного мифа. С другой стороны, сказочно-средневековая фантастика, с ее обращенностью в прошлое, является несомненным порождением постмодернизма. Отвечая на вопрос о причинах возникновения и далее успешного развития фэнтези как жанра, можно назвать целый ряд факторов как общего, так и частного порядка и ряд идей, определивших умонастроения читающего человечества. Первый ряд факторов – это идеи общефилософского плана, наиболее полно воплощенные в постмодернизме, который, по мнению современных мыслителей, отражает социальный опыт ХХ столетия и кризис рационализма (вспомним суждение Ж.-Ф. Лиотара о связи “постсовременности”, т.е. постмодернизма, с исчезновением идеи прогрессивного развития рациональности и свободы) [Лиотар1994 : 57]. “Иррационализация” на практике отразилась в самых разнообразных явлениях. Следствием ее стал поворот от научного понятия к мифу, от научной фантастики к фэнтези, более того, к темному фэнтези, обращенному не к будущему, а к прошлому.
Следующий ряд факторов, обусловивший появление фэнтези и объясняющий небывалый интерес к «фантастике прошлого», связан с негативными последствиями технического прогресса и объединяет фэнтези с литературой эскапизма. Страх перед техникой смыкается с извечным страхом перед неведомым, чувство малости и незащищенности порождает эскапизм особого рода – бегство в страну сказок или же в идеализированный мир прошлого. К сказанному можно добавить еще одно обстоятельство, объясняющее, чем, собственно, фэнтези связано с научной фантастикой и в чем противопоставлено ей. Обыденное сознание воспринимает многие достижения науки и техники как чудесное и неведомое. Коллайдер не менее чудесен, а микрочастица не менее загадочна, чем магия и волшебство. Утрата веры в прогресс, невозможность “прогрессивной реализации социального и индивидуального освобождения в масштабах всего человечества” обрекает, по мнению. Ж.-Ф. Лиотара, постсовременную культуру на “роковое повторение и/или цитирование...” [Лиотар 1994: 56–57]. Однако фэнтези избегает цитирования текста. В нем происходит иное: заимствуется не текст, а мироощущение. И мироощущение не человека из темных веков, а мифологизированного средневекового героя – естественного и цельного человека.
Споры, идущие вокруг произведений Дж. Р. Р. Толкина, Дж. Мартина, Марины и Сергея Дяченко, других авторов фэнтези, отражают неоднозначную оценку жанра в целом. Изначально фэнтези относят к произведениям, которые рассчитаны на невзыскательного читателя. Но такое категорическое суждение (от слова «суд») противоречит реальному положению дел – фэнтези привлекает в том числе и читателя, уже приобщенного к художественной культуре, чей вкус развился чтением не только классической литературы, но и литературы постмодерна, а требовательность к художественным достоинствам произведения была привита в университетских аудиториях. Литературоведы давно обратили внимание на то, что произведения, написанные для взрослых, со временем переходят в разряд детской литературы (Рабле, Свифт). В фэнтези можно наблюдать обратный процесс – от поверхностного «наивного прочтения» до постижения его истоков и предназначения.
Сопоставление истоков фантастического и его современного состояния дает возможность поставить сложный вопрос, с туманной перспективой ответа – каково предназначение фэнтези? В фантазировании усматривают форму осмысления действительности и способ познания человека, его можно рассматривать как способ мышления, а именно художественно-образного мышления, а также как особую разновидность прогнозирования. В произведениях сказочно-средневековой фантастики просматриваются черты так называемой пророческой (профетической) литературы. Провиденциальная роль фэнтези – подготовка человека к неведомым ему переменам, к существованию в ином, изменившемся мире и по-иному.
1. Караваев А. "Fantasy: каноны и атрибуты". Режим доступа: http://www.voronezh.ru/press/raraavis/99_12/critic2.html
2. Лиотар Жан-Франсуа. Заметка о смыслах “пост”: Иностранная литература, 1994. – №1. – С. 56–59.
3. Толкин Дж. О волшебных сказках [книга он-лайн]. Режим доступа: http://bjorn.kiev.ua/librae/Tolkien/Tolkien_On_Fairy_Stories_VAM.htm
4. Фрейденберг О. Миф и литература древности. Москва, издательская фирма «Восточная литература» РАН, 1998
См.также: Фантастическое – становление жанра (от фантастики эпохи Средневековья к сказочно-средневековому фэнтези) // VI International Symposium Contemporary Issues of Literary Criticism. – Мedieval Literary Processes. Europe, Asia, Georgia. Dedicated to 300 anniversary from the first printed publication of Shota Rustaveli’s Poem “The Knight in the Panther’s skin”. – Volume II. – Institute of Literature Press. – P. 40 – 46.
|